| Сборы в Кинешме 1978 года. Начнем с состава кафедры. Вот они, те, кто делал из нас защитников Родины и всего мира. (Качур вещал: «На Западе опасность сохраняется, на Востоке с каждым годом нарастает»). Перечисляем по порядку убывания. Пусть не дуются, которые из лейтенантов и капитанов добрались до полковников (или даже… ). Я говорю только про период с 1975 по 1978 год, а еще точнее, ближе к его началу. Момент, когда в мозгах навсегда отпечаталось (например – «майор Гуркин!»). Зав. кафедрой полковник Квасенков. Полковники: Гарайшин, Родионов, Катровский. Подполковники: Ириков, Качур, Волынец, Голубь. Майоры: Захаров, Гуркин, Каргин. Капитаны: Лобахин, Коплевенко, Егоров, Гашенко. Ст. лейтенанты: Фильшин, Кузнецов. И, кроме того, по автоделу капитан Иванов, по ГО полковник Чебураков, а перед сборами пришли: майор Шкурупий и подполковник Слинько. По именам-отчествам никого не называю, не положено было студентам курсантам знать их. Только обращение: «Товарищ капитан», да за спиной – капитан Гашенко. И как нам втолковывал тот же, только что упомянутый капитан: «Товарищ Гашенко вы мне говорить не имеете права. Это по-партийному.» Лагеря и сборы мало чем отличались от «военки» вообще. Так ведь назывался у студентов военный день. Еженедельное Восьмое марта для студенток. Разве что без цветов, подарков и поддатых мужичков. Но им и так было неплохо. Я, конечно, имею в виду студенток, а не студентов. Единственно – слишком часто, они и забыли в конце концов, что это драгоценный дар, считали своим законным правом. Да бог с ними. Поговорим о мужчинах. Остриженных, охаянных парнях, попадающих еженедельно из царства науки и техники в казарму. А особенно в «первый учебный цикл», так по военно-кафедральному именовался второй институтский курс. Тут были все главные прелести : ать-два, как стоишь в строю, шагом марш, «Я на вас, товарищ студент, просто поражаюсь». Один из афоризмов незабвенного капитана Гашенки. Кто жил в измайловской общаге, особенно девчонки да иностранцы, наивно считают черным символом военки своего коменданта Гуркина. Ласло Пандур говорил: «Мы его называем Дуркин», и искренне считал, что это очень позорная кличка. Истинно русские люди находили в своем лексиконе куда более злые эпитеты и обороты, но всё равно. Гуркина может ругать тот, кто никогда не знал Гашенко. Гашенко не ругали, как Гуркина, на него в остолбенении таращили остекленевшие глаза. В мозгу торчал неразрешимый вопрос, неужели в этом мире всё нормально? Если да, то почему мы попали сюда, или каким образом на институтскую кафедру занесло этого невероятного в своих высказываниях капитана. Что вообще творится на свете? Военный день всё же кончался, изумление по дороге домой выходило истеричным смехом, но на ругания или пересказ просто не хватало моральных сил. И фантазии. Трудно было придумать что-то более обидное для капитана Гашенко, чем то, в чем он подавал себя сам. Его просто цитировали. «Чем бы дитя не игралось, лишь бы не тешилось». «Вы нам тут показываете сон рябой кобылы». «Выйти из строя, кто здесь выше меня. И по уму, и по образованию». «Киреев, вы в какой армии служили?». «Завелась Контр Банда». «Если Жумаханов сдаст зачет, я ему позволю плюнуть себе на лысину». «Как идет атака? С лозунгом соответствующим – за родину, за партию. У окопов противника автоматы на изготовку, если кто добежал…. Потери неизбежны». При объяснении системы «Улитка», он пытался несколько раз разбить квадрат на девять клеточек (три на три). Получалось шестнадцать. Наконец капитан положил мел, повернулся так, чтобы заслонить собой злополучный квадрат и резюмировал: «Ладно. На экзамене этого спрашивать не будут, а вам все равно не объяснишь». В завершение остается добавить, что латинскую G в наименовании американской винтовки он называл во всеуслышание «Цэ с крючочком». Может быть, эти фразы в пересказе и не выглядят такими уж нелепыми и смешными. Но вообще-то они вырваны из оттеняющего их контекста и лишены самого главного – исполнения автора. К слову сказать, мы совсем не иронизировали по поводу его украинского акцента, в общем-то с русской грамматикой у Гашенко всё было благополучно. В армии ведь говорили по-русски. Да и любой акцент или дефект тут же забывается, если человек говорит умно и по делу. А у капитана Гашенко вроде бы все правильно, и строго по уставу, а нет-нет да чего-нибудь брякнет. Поэтому майор Гуркин (он провел у нас пару занятий, подменяя Гашенко) совсем не оправдал наших ожиданий и опасений. Слухи-то и тогда о нём ходили – о-го-го! А тут ничего особенного: вполне может связать два слова, и даже больше. Ну, нетерпим! Ну, громогласен! Так кого этим удивишь на военной кафедре? Ведь даже сам начальник первого цикла - полковник Катровский, при официальном поздравлении нас от лица кафедры с 23м Февраля не сдержался и начал орать: «Сейчас водку будете жрать за Красную Армию, а служить не хотите!». Так что Гуркину не удалось затмить нашего Гашенко. Наоборот, мы майора даже немножечко, капельку, зауважали. Такая же метаморфоза произошла попозже с подполковником Качуром. Пришел – поразил своей грамотностью. Не отошли же еще от Гашенко… Но потом постепенно добавлялись новые майоры, подполковники, и тем более лейтенанты. Ив. Ив. Качур блек, тускнел, окрашивался в уже знакомый сапожно-гимнастерный цвет, а к «третьему циклу» выглядел в наших глазах в той же компании, где-то по соседству с Гуркиным и Гашенко. Конечно, можно много зубоскалить над тучностью капитана Лобахина, странной замкнутостью и отрешенностью подполковника Волынца, пофигизмом майора Захарова, внезапными перепадами либерализма и дотошной придирчивости старшего лейтенанта Фильшина…. Но! В этом ли дело? Лобахин, например, был умнейший мужик и далеко бы пошел, отнесись к своей карьере серьезно, без заскоков и загулов. Неплохо выглядели и самые младшие по чинам Сергей Кузнецов и Александр Фильшин. Не знаю, может и испортились потом, выйдя в старшие офицеры? Я хочу сказать, что «военка» от курса к курсу постепенно утрачивала дикость и бредовость, становилась более удобоваримой. Разумеется до определенного предела! Вряд ли найдется студент, который в конце обучения полюбил эту кафедру. Разве что какой-нибудь сдвинутый?! Хотя, чуть-чуть забегая вперед, могу сказать, что ребята с ТК ( в отделении ефрейтора Дрёмина) сами без понукания уже в лагерях затеяли поднимать боевую подготовку. Репетировали вечером на скорость отбой и подъем. Всё бывает! Я говорил, что острота неприятия военной кафедры снижалась по мере прохождения тамошнего обучения. И сборы в Кинешме, таким образом, выглядели не венцом унижения, а просто долгожданной последней жертвой, за которой, наконец, последует искупление. «Выезд тремя колоннами. Руководитель первой – подполковник Голубь. Руководитель второй – майор Гашенко, что еще за смех! Руководитель третьей – подполковник Слинько. Начальник сборов – подполковник Качур», - так объявил зав. кафедрой. Да, Гашенко к тому времени получил долгожданного майора. В день первого появления с майорской звездой всё утро до занятий простоял на лестничной площадке. Якобы покуривал, и со всеми входящими на кафедру студентами вежливо здоровался. Далеко не каждый обратил внимание на его погоны, кто-то лишь удивился, чего это он здесь торчит, но слух есть слух – поразительную новость скоро узнали все. Подполковник Слинько, обративший на себя внимание неожиданной новизной появления, скоро прославился на все сборы своими подлянками. Он был патологически убежден, что нет, и не бывает, честных добросовестных студентов, все они сволочи и жулики. Если студент в противогазе, он обязательно открутил трубку от коробки. А если подполковник Слинько это не обнаружил, значит он, гад, успел быстренько ее прикрутить. Все равно наказать! Если на занятиях по техобслуживанию студенту приказали заменить смазку, и никто не стоял за спиной, студент, без всякого сомнения, ни в коем случае не удалил старую. Напихал новую поверх старой и заслуживает взыскания. Не беда что доказать ничего нельзя! Кстати, майор Шкурупий, пришедший одновременно со Слинько, наоборот, воплощал на сборах редкое для офицера кафедры здравомыслие. Его разумные замечания свежего человека, еще не вошедшего в тонкие условности учебного процесса, и знающего предмет не вообще, а в натуре и собственном опыте, могли вызвать у наших, казалось бы непробойных, студентов даже легкую краску стыда. Не знаю, сохранились ли в дальнейшем у майора эти его завидные качества. Добавлю заодно, что тому же майору Шкурупию было доверено самое ответственное (уже без кавычек) дело – провести без потерь учебные стрельбы. После прошлогоднего самоубийства никто не хотел рисковать. И вот теперь стреляли мы из пистолета, а майор стоял «глаза в глаза» и держал в полузахвате свои ручищи. Шевелить можно было только указательным пальцем. Любое легкое движение в кисти или локте, и курсант повержен и обезоружен. На любые результаты стрельбы в таком положении можно было наплевать. Я, например, ни разу не попал даже в мишень, но никто не расстроился. Главное – не застрелился!.. Но довольно об офицерах кафедры, вспомним о курсантах. ................................... |
